Случай в Момчилово [Контрразведка] - Андрей Гуляшки

В ту пору я думал, что этот человек пережил или переживает тяжкие любовные муки. Мне помнится, что несколько лет назад, когда одна любимая девушка вышла замуж, мой голос стал тоже каким-то беззвучным, словно я страдал ангиной. У меня не было желания ни бриться, ни чистить ботинки. Я запомнил все это потому, что именно в то время девушка, о которой идет речь, решила вступить в брак с одним моим другом детства. Она любила белые платья, и у нее был маленький вздернутый и довольно несерьезный носик.

Четвертым в группе был капитан артиллерии Матей Калудиев. О нем я также расскажу позже, потому что в то воскресенье и он отсутствовал. Но раз речь зашла о капитане, я не могу не отметить уже сейчас одного печального обстоятельства. Сей красавец с телосложением античного атлета, да к тому же еще артиллерист, неожиданно проявил поразительный и необъяснимый интерес к медицине. На это мне однажды намекнула доктop Начева, моя коллега, когда я совершенно случайно спросил у нее, почему он так часто посещает амбулаторию.

— Интересуется медициной, — скромно ответила она.

— А почему бы ему не обратить внимания на мою медицину? — спросил я — Сап и куриная чума тоже довольно интересные болезни. Она согласилась, что и эти болезни интересны.

— Притом я у него под боком, — стоял я на своем, стараясь казаться совершенно безразличным, — а до твоей амбулатории, в Луки, человеку приходится топать добрых двенадцать километров!

— О, это пустяк, — сказала она. — Ведь у капитана новенький мотоцикл!

Между прочим, я должен заметить, что у доктора Начевой точно такой же вздернутый носик, как у той девушки, которая вышла замуж за моего друга. Кроме всего прочего, ее тоже звали Катей. И эта Катя, как и та, прежняя, слушала меня очень рассеянно, и слова мои как будто не достигали ее ушей.

Так вот в ту пору капитан Калудиев упорно продолжал наведываться в Луки, и мне не оставалось ничего другого, как вытащить из шкафа мой старый сачок для ловли бабочек.

5

— Ну как, доктор, очнется он? — допытывался у меня председатель кооператива, испуганно всматриваясь в лицо раненого. Он жался к стене и напрасно силился придать себе бравый вид.

— Надо полагать, — сказал я. — Если нет сотрясения мозга, он через час придет в себя.

— Только бы выжил, бедняга! — вздохнул председатель.

Майор Инджов молчал и мрачно сопел. Он так нахмурил свои пышные брови, что они нависли над его крючковатым носом, как соломенная стреха.

Инженер Кузман Христофоров стоял в углу комнаты в позе арестанта, не поднимая глаз от пола. На его лице не было признаков ни тревоги, ни удивления. Он казался крайне раздосадованным, сердитым на все и вся за то, что прервали его сладкий предутренний сон.

Майор взглянул на часы. Скоро пять.

— Через пятнадцать минут приедет доктор Начева, — сказал он. — Отсюда до Луг всего двенадцать километров.

— Двенадцать километров — это два часа ходьбы, — равнодушно заметил Кузман и зевнул.

— Я говорю, пятнадцать минут. — Майор нахмурился и, высунувшись из окна, спросил старшину — Ты выставил охрану возле пункта? — Получив утвердительный ответ, он покосился на Кузмана Христофорова и сказал. — Я велел доктору Начевой ехать на кооперативном грузовике, и значит, она будет здесь через пятнадцать минут. Ясно?

Кузман пожал плечами, снова зевнул и промолчал. Кофе закипел и с шипением полился через край; я снял его со спиртовки.

— Вы, товарищ майор, проверили, в доме ничего не похищено? — спросил председатель.

— Это дело милиции, — резко ответил майор. — Я увидел только то, что сразу бросилось в глаза. — Он начал перечислять: — Разбито стекло, взломан шкаф, исчезли две тысячи левов — Помолчав, он добавил: — Одна топографическая схема. План.

— Вот это уже скверно! — Председатель вздохнул и вытер ладонью лоб. — Схема, говоришь?

Майор молчал.

Я снова пощупал пульс раненого и удовлетворенно кивнул. Ритм заметно улучшился.

А где старший геолог? — неожиданно спросил майор. — Где Боян Ичеренский?

Кузман вздрогнул, по его тонким губам проползла ироническая усмешка.

Майор опустил голову. Видимо, его смутил собственный вопрос — ведь он сам прекрасно знал, где его помощник. Хорошо, что не спросил о капитане — при этой мысли и я готов был усмехнуться, подобно Кузману, только, конечно, по другому поводу.

Я налил кофе в чашку, присел к раненому и положил ему на лоб руку. У него вдруг дрогнули веки, меж ресниц дважды чуть проглянули помутневшие зрачки… Я назвал его по имени, слегка потормошил за плечо. Пострадавший глубоко вздохнул.

— Ты меня слышишь? — спросил я. У него шевельнулись губы.

— Все в порядке, — улыбнулся я, победоносно оглядев всех. Старшина Георгий шмыгнул носом, и я увидел, как он в смущении отвернулся. Майор перевел дыхание, пошарил в карманах куртки и вынул леденец. Последнее время он старался меньше курить и потому ел много конфет. Развернув леденец, он сунул его в рот и, разгладив пальцами бумажку, принялся делать из нее кулечек.

Председатель тоже вздохнул с облегчением и вытер со лба пот. Кузман Христофоров остался таким же непроницаемым и мрачным — только в глазах его словно вспыхнула искра.

Я подложил под голову раненого еще одну подушку, поднес к его губам чашку с кофе и предложил отпить. Вначале он, казалось, не понимал моего голоса или не понимал, чего от него хотят, и продолжал лежать с неподвижным лицом и опущенными веками.

И вдруг голошеий петух тетки Спиридоницы захлопал крыльями и снова принялся горланить в небо своим надтреснутым баритоном. Это был такой душераздирающий крик, что раненый открыл глаза и взгляд его сразу прояснился. Некоторое время он смотрел на нас с недоумением, недоумение сменилось удивлением, и наконец, сдвинув рыжие брони, он глубоко и тяжело вздохнул.

Потом он отпил несколько глотков, медленно провел дрожащей рукой по губам, снова вздохнул и уставился на председателя.

Под этим пристальным неподвижным взглядом председатель стал переминаться с ноги на ногу, зашевелил пальцами; на его короткой шее даже вздулись жилы.

— Как же это случилось, Стоян? — спросил он, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости. — Кто с тобой этакое сотворил?

Все затаили дыхание и смотрели на раненого.

Стоян приподнял голову и снова сдвинул брови.

Все это, бай Гроздан, случилось как-то совсем неожиданно! — он провел языком по посиневшим губам и глубоко вздохнул. — Пожелал мне «спокойного дежурства» и пошел себе, тут я полез в карман за сигаретами, а он вернулся, я даже не слышал… Налетел такой вихрь — как тут услышишь!

Вот так, умолкая, чтобы перевести дух или сделать один-два глотка кофе, отвечая на вопросы то председателя, то майора, Стоян рассказал нам историю, в которой главным действующим лицом был не кто иной, как Методий Парашкевов, известный всем учитель из Момчилова, человек, который, по нашему общему мнению, был чист, как капля росы!

Методий Парашкевов часто охотился в окрестностях, особенно к востоку от Змеицы, и, возвращаясь домой, почти всегда проходил через двор военно-геологического пункта. Это был самый короткий и прямой путь к дому Балабановых, где он квартировал. Учитель Парашкевов — об этом здесь каждый знает — охотник очень удачливый, меткий стрелок. Ведь не случайно у Балабаницы кунтушики и на заячьем меху, и на лисьем. Редко проходил он по двору с пустыми руками. Трудно было рассчитывать, чтобы он раскошелился и угостил стаканчиком вина, а вот убитую дичь дарил с удовольствием: этим летом оба старшины не раз лакомились зайчатиной, тушенной с овощами. Спрыгнув во двор, он останавливался, чтобы перекинуться с постовым несколькими словами. Несмотря на свою ученость, он не задирал носа, всегда находил, о чем потолковать с людьми. Особенно любил учитель рассказывать о животных: о хитрости куницы, о повадках волка. Да и Стоян в карман за словом не лез. Он рассказывал о том, какие в селах северо-западных районов существуют обычаи, какие песни поются на свадьбах, на крестинах, как молодухи пекут баницу[2], как приятна желтая грушовица и как легко пьется вино из винограда, который там называется «отелло».

И в тот вечер Парашкевов проходил через двор без своей двустволки. Время было позднее. Большая Медведица уже держала путь на Дунай, а со стороны Карабаира так полыхало и грохотало, как будто там рушились горы. Учитель на этот раз — что было для него совершенно необычно — почему-то торопился домой, словно его там ждали жена и дети. Он выглядел мрачным, молчаливым. Сказал два слова и тут же ушел. Стояну стало тоскливо. Чтобы рассеяться, он полез в карман за сигаретами, но едва успел вытащить пачку, как его стукнули чем-то железным по голове, и вот какая история получилась: вместо того чтобы встретить рассвет на посту, он очнулся, к своему великому стыду, в чужой постели…

Некоторое время мы только смотрели друг на друга, словно виделись впервые и как бы прислушивались к собственному дыханию. Потом майор тряхнул головой, будто отгоняя муху, и не очень твердым голосом спросил: